со всех трёх. Штат состоит из начальника тюрьмы и десятка надзирателей. Постоянно в тюрьме содержатся до трёхсот сидельцев. Стены по ширине метровые, пока ещё никто не сбегал, – ответил Пётр.

– Всё ясно. Давайте отложим до завтра обсуждение этого вопроса. Пожалуй, пора домой.

Вошла Ольга и предложила чаю. Евграф хотел отказаться от чая, сославшись на позднее время. Но она настояла и в ходе беседы пришлось рассказать ей некоторые детали нападения на него в дороге. Это вызвало неподдельное беспокойство со стороны девушки. Обсудив планы на следующий день, Евграф откланялся. Но прежде, он очень серьезно, один на один, попросил графа уделить внимание своей безопасности и безопасности сестры.

Глава 19 Необычное веселье. Хлысты

На окраине сельца Барсуки располагался хороший одноэтажный дом, из крепких сосновых брёвен, под железной крышей. Улица, на которой размещалось это строение, была малолюдной. На ней имелось ещё всего три скудных крестьянских избёнки. Окна дома были украшены резными наличниками. Вокруг дома располагался высокий и глухой забор из жердей. В котором, если присмотреться, имелось три тайных калитки для незаметного выхода за пределы ограды. Имелись и ворота, с круглыми железными ручками-кольцами. Собаки не было. Луна тускло освещала окраинную улицу. Возле дома прохаживался молодой парень, в хороших сапогах и рубахе на выпуск. Волосы его были кудрявы, лицо хитро и не глупо. В руках он держал прутик, отломленный от кустарника, растущего возле всё того же дома. Двигаясь мимо дома, от нечего делать, он похлёстывал им себя по голенищу. К одинокому парню очень тихо и осторожно подошли двое. Это были мужчина и женщина. Мужчина был одет по самой скромной мещанской моде, женщина так же. Лица её практически не было видно из-за платка, наброшенного на голову. Пара остановилась рядом с парнем. Под мышками у обоих имелись узелки, видимо, с какой-то одеждой.

– Привет, Петруша, охраняешь? Много уже пришло? – спросил человек, остановившись со спутницей возле парня.

– Нет, пока вы первые, если не считать Недобоя-плясуна. Что, не терпится? – оскалился похабной улыбкой Петруша.

– Скажешь тоже, не терпится. Всё-таки оболтус ты, Петруша, правильно Кормчий тебя так называет, – без злости ответил мужчина.

– Матвеевич многих так называет. Не только меня одного. Ладно, проходите. За улицей смотреть надо. Заговорился я с вами. Весело, наверное, сегодня будет! Жаль, я на дозоре всю ночь. Да ладно, наверное, не последний раз, – ответил Петруша, похотливо осматривая женщину.

Мужчина, махнув рукой, вместе со спутницей направился к воротам. Затем они прошли через открытую калитку во внутрь. В течение тридцати минут прибыло около пятнадцати мужчин и женщин. Все они так же осторожно, как и первая пара, не минуя охранника, прошли в дом. Этот дом принадлежал купцу второй гильдии Филиппу Матвеевичу Пирожкову. Сам он в нём не проживал, а сдавал московскому мещанину, который ни разу в Туле не был. Деньги за съём дома платили не Пирожкову, а наоборот Пирожков платил деньги за пользование своим же домом этому москвичу. Вся эта замысловатая схема была создана для того, чтобы избежать преследования властей в случае огласки, так как в доме проходили тайные встречи общины. К концу часа сборов прибыл и сам Филипп Матвеевич, в экипаже с кучером. Он поприветствовал Петрушу, наказал ему смотреть хорошенько. Хотя сам купец особо и не беспокоился. Жители соседних нескольких домов давным-давно входили в общину. Местный городовой и околоточный надзиратель были на прикорме. Исправно получали небольшую сумму денег, чтобы не вникать в процессы, происходившие в доме. Не часто, один – два раза в месяц. Пирожков прошёл через калитку в дом. Вошёл в сени. В них прошёл в один из углов. Там располагалась «сборная» комната для переодевания. Стояло несколько лавок и имелась вешалка на бревенчатой стене. На ней уже висели предметы верхней одежды и исподнего белья прибывших. В большинстве своём, все предметы одежды были тёмных цветов. Возле вешалки имелось несколько больших веников, сделанных по образцу метёлок. Видимо, для быстрой уборки. Переоделся купец при свете свечи, горевшей здесь. Скинул одежду полностью, до гола и надел белую длинную, до пят, льняную рубаху. Повесил свою одежонку на отдельную вешалку, предназначавшуюся только для него. После этого открыл дверь в главную комнату, горничную, называемую в общине «собором». Комната служила местом проведения «работ». Имела некрашеные полы, лавки по стенам, большой шкаф с посудой, икон в углу не было. Вместо них имелись какие-то картинки христианского, религиозного содержания, возле них горели большие восковые свечи. Эти картинки представляли собой рисунки: пастыря, несущего заблудшую овцу, сказочную птицу пеликана, кормящую кровью из своего сердца птенцов, райского сада с птицами. На одной из стен располагался портрет Данилы Филиппова, основателя хлыстовщины. Свечи имелись в специальных подсвечниках, и по всем стенам. Свет от них скудно освещал горницу. На подоконниках располагались специальные тюфяки, сшитые под размер окна, с целью закрытия. Благодаря этому незамысловатому приспособлению с улицы света было не видно, кроме того они и звук поглощали. В углу комнаты стоял отодвинутый туда стол, для того, чтобы не мешать присутствующим. На нем размещался большой самовар и большое количество сладостей, принесённых присутствующими. Здесь были и конфеты, и печенье различной выпечки, как домашней, так и купленной в лавках. Лежали различные пироги и пирожки. Стояли банки с вареньем и мёдом. Имелось несколько бутылей с напитками и многое другое.

– Мир дому сему, мир вам, голуби серые! – с порога зычно крикнул «Кормчий-хлыст», Филипп Матвеевич Пирожков.

– С миром принимаем, – одновременно ответили пятнадцать человек в белых, как у купца, рубахах, находившихся в комнате.

Пирожков прошёл к столу и положил огромный куль с дорогими конфетами на стол. Пятнадцать человек, семь женщин и восемь мужчин сидели в горнице по лавкам. Все одобрительно зашушукались. Женщины располагались отдельно от мужчин. Все они были чем-то похожи друг на друга. Мужчины имели волосы смазанные чем-то жирным, от чего они блестели. Причёски были странными, высоко подстриженными у висков. Бегающие, как от испуга или переживаний, лживые и наглые глаза, лицемерные и иронические улыбки на худых лицах. Никто из них спокойно не сидел, тела их время от времени нервно подёргивались. Лица, что у женщин, что у мужчин, в большинстве своем, были бледно-серые. Некоторые из присутствующих наоборот имели неподвижные, устремлённые в невидимое пространство взгляды. На всех лицах читалось внешнее, большей частью, притворное смирение. Пришедшие, сидя, постоянно вздыхали и напускали на себя горестный вид. В горнице пахло косметическими запахами, исходящими от женщин, а на их лицах имелись и румяна, и белила, волосы были подрезаны.

– Простите, Христа ради, братья и сёстры, простите голуби серые, – продолжил главный хлыст, створяя три поклона в сторону стоящих людей.

– Прощаем тебя, Кормчий, – ответили присутствующие, аналогично кланяясь, привстав с лавок.

У всех присутствующих рубахи были подпоясаны поясками. Сами они были в носках. В руках каждый держал за один из уголков так называемое «крыло архангела». Обычный белый платок средних размеров.

– Прежде чем приступить к работам, давайте повторим братушки и сестрицы, наши заповеди. Определённые давным-давно нашим отцом-основателем Данилой Филипповым. Их всего двенадцать, каждый, на кого укажу, скажет по три. Давай-ка ты, Иванка, начни, – обратился «Кормчий» к одному из мужиков.

Тот вышел на средину дома, прямой, военной походкой, и громко начал перечислять заповеди: «Во-первой, нет другого Бога, кроме основателя нашей истинной веры, батюшки Филиппова. Потом, значит, нет другого учения, кроме нашего. И искать его не надо. Наше учение самое правильное. В-третьих, на чем поставлены мы, на чём живём, на том и должны стоять».

– Молодец, миленький. Молодец, родненький. Давай ты, Фёдор.

– Надо помнить заповеди, тогда все мы во всей вселенной найдем и поймаем то, что нам надо. Хмельного пить нельзя. Вино – это кровь дьявола. Только свою настоечку, специальную, домашнюю, в общине сделанную для работ. Плотского греха творить нельзя, окромя своей общины. Жениться на девицах не общинных нельзя. А лучше вообще не жениться. С жёнами жить